Различные миры моей души. Том 1. Сборник повестей - Карина Василь

– Надеюсь, объяснять ничего не надо? – спросил Иосиф Каиафа, подходя к Пилату.

– Нет, не надо. Я утверждаю приговор, вынесенный Синедрионом.

– Так подпиши его.

– Погоди. Я хочу быть уверен до конца.

– Чего же тебе ещё надо?

– Чтобы это сказал твой народ.

– Тебе этого мало? – Иосиф Каиафа указал рукой на балкон, за которым, как растревоженный улей, шумел Иерусалим.

– Я должен быть убеждён, – твёрдо сказал Пилат.

Он вышел на балкон. Солдат под руки вывел Иисуса и поставил его рядом. Его кротость и умиротворение, несмотря на то, что он еле стоял на ногах, привели в восхищение Пилата и он громко сказал:

– Вот это человек! Смотрите на него! Не все воины способны выдержать подобное.

Иосиф Каиафа за его спиной пожал плечами и презрительно улыбнулся. Пилат нахмурился. Бесновавшаяся толпа на мгновение притихла. Потом раздался чей-то крик: «Пилат! Распни его! Распни!», который подхватил рёв возбуждённых людей.

Пилат поднял руку. Толпа снова притихла.

– Я не знаю, в чём вы обвиняете этого человека, чтобы он был достоин распятия. По римским законам он уже понёс наказание.

– По нашим законам он должен умереть! Никто не вправе объявлять себя Богом и смеяться над нашей верой! А он исцелял в шаббат, хотя Бог дал этот день для отдыха и повелел не работать, а посвятить Ему! Он обманул наши надежды! Он не исполнил своего призвания! – кричали люди. – Распни его! Распни!

Пилат велел вывести Иисуса вперёд. Стражники вывели его, больше похожего на свою тень, чем на человека.

– Вы видите его? Он уже понёс наказание и теперь достоин жалости. Хотите, я всё же отпущу его?

– Нет! Распни его! Распни! Распни!

Пилат посмотрел на Иисуса. Даже ему, закалённому в боях, стало жаль этого человека. Неужели эти люди ничего не видят?

– Что же вы хотите, чтобы я сделал с тем, кого вы называете царём Иудейским?

– Распни его! У нас нет царя, кроме кесаря! Распни! Распни!

– Раньше вы не считали кесаря своим царём. Быстро же вы поменяли своё мнение, – пробормотал Пилат, опустив голову.

– Чего же тебе ещё надо? – тихо спросил Иосиф Каиафа, стоявший сзади.

Пилат не ответил.

– По вашим обычаям, в праздник Пейсах отпускается один осуждённый на смерть, – снова обратился Пилат к толпе. Иосиф Каиафа хотел было что-то сказать и уже подался вперёд, но внезапно остановился и закрыл рот, хмуро глядя на Пилата. – Сейчас у нас таких осуждённых двое: Иисус из Галилеи, помешанный, считающий себя богом, и Иисус бар-Рабба, недостойный сын своего отца и убийца. Кого из них вы хотите освободить?

– Освободи бар-Раббу! Распни Иешуа!

Пилат повернулся к Каиафе. Первосвященник увидел посеревшее лицо усталого человека, но не смог сдержать триумфальной улыбки.

– Принесите воду для рук, – распорядился Пилат.

Слуга принёс медный таз с водой. Пилат приказал ему встать рядом с собой.

– Царя ли вашего я распну? – спросил он.

– Нет! – закричали в толпе. У нас нет царя, кроме Ирода! У нас нет повелителя, кроме кесаря! Распни его! Распни!

– Раньше вы так не любили кесаря и не считали его своим повелителем.

– Распни! Распни! Распни!

Пилат погрузил руки в воду.

– Это решили вы, а не я. На моих руках нет крови, – он поднял мокрые руки, вода стекала по ним и капала в таз. – Я их умываю.

– Кровь будет на нас! Кровь будет на наших детях! Распни его!

– Воля ваша. Иисус бар-Рабба свободен. Пусть Иисус Галилеянин несёт свой крест на гору для распятия.

Пилат вытер руки о холстину и ушёл с балкона. Ликующий Иосиф Каиафа вышел. Пилат велел привести Иисуса.

Когда его привели, Пилат отослал всех – и писцов, и стражу, и слуг, и рабов. Некоторое время он ходил в задумчивости, заложив руки за спину. Наконец, словно очнувшись, он смочил холст в тазу, оставленном слугой, и подал его Иисусу. Тот приложил его к лицу.

– Ты был прав, – сказал Пилат. – Я не волен распоряжаться твоей судьбой. Я только орудие богов. Никогда об этом не задумывался, но теперь мне неприятно это осознавать.

– Прими это. Бог посылает нам те испытания, которые мы в силах вынести. Пройди их безропотно, и ты Его порадуешь, – Голос Иисуса прерывался, мука звучала в голосе, но слова он произносил уверенно.

– Мне нет дела до твоего Бога. У меня хватает своих.

– Бог един. И Ему есть дело до каждого своего творения, даже если оно и неразумное, даже если оно отвергает Его.

– Сейчас не время вести споры о вере. Лучше скажи, чем я могу облегчить свои страдания?

– Чтобы Божий замысел удался до конца, впусти Его в свою душу, отрекись от зла, прости себя, полюби людей – всех, даже ненавидящих тебя. В каждом есть хорошее. Внутри они все добры. Это только надо увидеть. Если я буду знать, что ещё одна душа покаялась в прегрешениях прошлого, впустила моего Отца в себя – мне будет легче, а моему Отцу отраднее.

Пилат изумился. Даже перед лицом скорой смерти этот человек просил не за себя. А за него. Он просит его простить себя. За что? Внутренняя тревога вдруг обрела чёткую мысль: да, он зол на себя, он винит себя, что не смог помочь ему, этому обыкновенному мечтателю, человеку не от мира сего, сумасшедшему, одержимому мыслью спасти всех, весь мир. Он винит себя за то, что не смог спасти жену, что она забеременела от него и умерла родами. Если бы не он, она была бы жива. Он зол на себя за то, что стыдится новых чувств к своей второй жене. Он зол на себя ещё и за то, что, испытывая эти чувства, он вроде как предаёт память первой жены, что Клавдия опять-таки по его вине не могла унять кровь несколько недель. Он зол на себя за то, что его, римского префекта, напугал какой-то первосвященник и толпа грязных оборванцев. Он, привыкший встречать врага на поле боя, лицом к лицу с армией противника, испугался ревущей толпы. Толпы, кровь народа которой он столько раз уже проливал. Толпы, которая роптала на римское владычество, а сегодня в экстазе звала римского кесаря своим повелителем. Толпы, так недавно приветствовавшей этого человека, которого теперь яростно хочет убить. Человека, который никому не сделал зла. И этого безобидного человека, уже претерпевшего муки, он должен убить. Да, он зол. Да, он винит себя. Иисус прав.

– Я прикажу стражникам нести твой крест, – не глядя на Иисуса, сказал Пилат.

– Нет. Это мой крест. Мне его и нести.

Пилат помолчал.

– Прости меня. – Он протянул к нему руку. Иисус взял её двумя руками и ласково посмотрел ему в глаза.

– Тебя простит Бог, когда ты сам себя простишь. – Он какое-то время держал в своих окровавленных ладонях грубую ладонь Пилата. Тот пожал его руки и отвернулся.

Иисуса увели. Пилат остался один. Он запер дверь и вышел на балкон. Тяжёлые тучи надвигались со Средиземного моря. Сумрак подбирался всё ближе. Духота сильнее давила на виски. «Будет гроза», – подумал Пилат. Он попытался сосредоточиться на бумагах. Но мысли его возвращались к обречённому им на смерть. Вот он идёт по улицам Иерусалима, неся свой крест – тяжёлую горизонтальную перекладину, привязанную к его рукам, чтобы не свалилась раньше времени. Вот, спотыкается и падает от усталости. Солдаты плетьми поднимают его… Вот они пришли на гору, называемую Голгофа. Боги знают, как это переводится – то ли Лобное место, то ли Лысая гора. Оба названия подходят. Вот солдаты укладывают Иисуса на крест, забивают гвозди, ставят крест… О чём он думает в этот момент? Пилат не находил себе места, всё ходил и ходил по балкону.

…Когда тучи совсем скрыли солнце, Пилат остановился. Сверкнула молния, и тут же грянул оглушительный раскат. Земля затряслась, деревья и здания зашатались, словно детские игрушки. Сильнейший ливень обрушился на балкон претории. «Свершилось. Он умер», – подумал Пилат, и опустился в кресло. Ушли тревоги, волнения, надежды уходящего дня. Он ощутил спокойствие, впервые с того момента, когда решил заниматься делом этого плотника, и грусть, что больше не сможет поговорить с этим странным и необычным человеком. Однако Пилат уже не станет прежним. Как после смерти жены и ребёнка, в нём что-то изменилось. Что-то заронил в нём Иисус. Что-то забрал. Что-то изменил. Пилат подумает об этом завтра, когда после грозы его голова успокоится, и после сна мысли придут в порядок. Ему не было дела, если бы крыша дворца рухнула ему на голову. Им овладело странное спокойствие. Шум грозы убаюкал его растревоженные мысли и, не замечая землетрясения, покачивавшего колоннады, шума рушащихся зданий в городе и криков толп людей, он провалился в густой и тяжёлый сон без сновидений.

Его разбудил звук открывавшейся двери.

– Что ещё? – раздражённо спросил Пилат.

– Шпион Каиафы, префект.

– Ко мне? А что же первосвященник?

– Этот человек сказал, что был у него.

– И что же?

– И решил прийти к тебе.

– Ага, получить плату из двух рук. Ладно, пусть войдёт.